1 часть
Август 1941 г., два года прошло с момента написания рассказа.
Недавно Платонов вырвал из сталинских лагерей своего сына Платона: измученного, словно бы вновь рождённого.
Полтора года осталось до его смерти… на месяц меньше - до рождения Саши — сына Платона, которого он так и не увидел: Платонов хотел его усыновить…
Истерзанный нуждой Платонов, делает всё, чтобы помочь своему другу и его жене, у которых родился ребёнок: человек родился!
Желая пристроить экзистенциальный и мрачный рассказ «По небу полуночи», он пишет письмо... в детское издательство.
Это как… если бы Мунк сократил свою картину «Крик», представив изумлённой публике… ладонь на мосту, прижатую к кричащей алости заката: человека нет. Одна цветущая ладонь на мосту…
Забавно-грустное письмо Ильиной, редактора детского журнала:
Уважаемый Андрей Платонович.
Мы — всем коллективом — ещё раз просмотрели рассказ. Боюсь, что он слишком труден для ребят.
Едва ли можно его будет так облегчить ( без ущерба для рассказа), чтобы он стал в какой-то мере детским.
Лучше уж допишите для нас поскорей «Божье дерево
В некотором смысле, рассказ Платонова — это полная, несокращённая версия «Маленького принца» Экзюпери: его трагическая предыстория.
Начнём с конца, с шумящей кроны окончания рассказа: над деревом в небеса взмывает самолёт с безумным ребёнком…
Этот эпизод — один из самых сильных в литературе 20 века: Рафаэлевский образ Мадонны переосмысливается Платоновым с позиции экзистенциального и безумного 20 века, в котором умер бог.
Фактически, Платонов создаёт новый для русской иконы, образ, перекликающийся с одной из самых таинственных строк Достоевского в «Подростке»: Христос есть отец
Словно бы в мире пошло что-то не так. Умер бог… а его сын, выжил, став не то простым человеком, не то ангелом: ему необходимо стать отцом, чтобы… ему и миру был дан ещё один шанс.
Гений Платонова рисует в небе, над Голгофой пасмурных облаков — крест.
Под крестом, замерла в печали женщина — Мария.
Это не обычная женщина — сама природа.
Крест тоже необычен — это самолёт.
Итак, в небе, над облаками, вспыхивает видение: мужчина в небе с ребёнком на руках.
Теперь обратимся к корням рассказа.
Представьте себе ослепшего ангела, водящего крыльями по страницам, читая ими не шрифт Брайля, а как бы шрифт Брейгеля.
В какой-то миг, крылья замирают на полях книги и.. покидают их, идя по прохладным цветам весны 1938 г.
Вот, крылья ангела касаются лица подростка, читают его… слёзы проступают на ослепшей синеве глаз ангела.
Весной 38 г. НКВД арестовало 15-летнего сына Платонова — Тошу.
Несколько дней о нём не было вестей.. Платонов с женой сходили с ума от неизвестности.
Версии ареста были самые разные. Одни говорили, что Тоша собирался убить… вождя ( подобно Безухову, замыслившего убить Наполеона в опустевшей и мрачной Москве).
Другие полагали, что причиной всему — девочка, из-за которой его и оболгали.
Его сокамерник потом утверждал, что Тошу свёл случай с немецким резидентом ( сотрудник НКВД), и тот подговорил подростка доносить ему за вознаграждение разговоры военных лётчиков из Военно-воздушной академии.
Сокамерник, разумеется, многое переврал, но в контексте рассказа Платонова, упоминание о лётчиках — примечательно.
Сам Платон на допросе «сознался», что просто неудачно пошутил с друзьями, послав письмо одному немцу ( живущему в доме Платоновых), с неким предложением.
Для НКВД, уже и до того копавшего под Платонова, это было хорошим поводом наказать писателя, которого много раз словно бы спасал некий ангел хранитель от ареста и даже расстрела.
Совсем ещё недавно, Сталин писал на полях рукописи с повестью Платонова: сволочь, мерзавец!… и вот, в письме к Сталину, Платонов в отчаянии… предложит себя в качестве заложника, дабы выпустили сына.
Весь 38-39 годы, Платонов с женой Марией жили как в аду.
За пару лет до этого, Платонов даже намекал жене о своём самоубийстве из-за подозрений в её изменах.
Теперь же, сам Платонов спасал от самоубийства отчаявшуюся жену.
Могла произойти трагедия для русской и мировой литературы: если бы сын умер в тюрьме, Мария бы повесилась.
Лишившись сына и любимой, рядом с ней, повесился бы и Андрей Платонов.
Платонов знал, что Мария приехала в Вологодскую тюрьму к сыну, как её не пускали к нему, запертому в карцере, где он, чтобы не сойти с ума, приручал крысу, делясь с нею последними крохами хлеба.
Мария ходила по диким, как бы ослепшим цветам, росшим возле тюрьмы, и кричала со слезами сыну о том, что она рядом.
Потом просто кричала, упав на колени в цветы… Это была её Голгофа. Её сын томился где-то там, наверху, под облаками…
Порою жизнь странно повторяет стилистику творчества человека, проникшего в её тайны, и вот, его судьба и судьба его родных, становится как бы гармоническим продолжением его книг.
Мария с Тошей. Алушта. 1927 г.
Незадолго до начала войны, тайный осведомитель НКВД, подленько доносил начальству:
Последние 2 месяца Платонов ноет гораздо меньше, чем в прошлый год.
Он работал, но работа давалась трудно, т.к. забота о сыне его угнетала.
В последний месяц работа пошла хорошо. Платонов написал рассказ о немецком лётчике антифашисте в Испании.
Просто поразительно, что в рассказе разглядели лишь «антифашистское».
Мрачный гений Платонова в этом смысле был похож на юродствующего и хмельного Микеланджело, расписывающего потолок Сикстинской капеллы: Страшный суд.
Инквизиционная «комиссия» тоже не видела в этой фреске бунта художника не только против безумия и греха на земле, но и… тоталитарного начала на небесах: во всей сияющей оргии Страшного суда, добра и зла, есть лишь один человеческий образ: кроткая Мария, ужасающаяся на весь этот бред земли и неба.
Поразительная схожесть рафаэлевского образа младенца-Христа, прижавшегося к груди матери, и… самой Марии у Микеланджело, грустно прижавшейся… а прижиматься больше не к кому и не к чему в этом безумном мире: Мария просто сжалась, как перепуганный ребёнок, прижав руки к груди… как бы сжимая пустоту, тишину о сыне своём.
Мария отвернулась от Христа… больше похожего на какого-то римского царя: разве это её сын? Совсем недавно он играл с воробьями под деревом… смотрел на неё со слезами с распятой высоты: боже, что с тобой сделали люди и боги, сынок? Ты ли это?
Мария и Платонов утратили своего сына, и каждый из них по своему кричал об этом.
Подруга Платонова вспоминала, как придя к нему домой, увидела на письменном столе исписанные карандашом листы
и бельевую корзину под столом, куда писатель грустно сбрасывал написанное, не имея надежды на публикацию.
Платонов дал подруге рукопись рассказа «По небу полуночи», с грустной улыбкой развёл руками и прошептал: не печатают…
Муза Платонова подверглась репрессиям.
Любовь и жизнь — как бы приставлены к стенке: невыносимо медлят с выстрелом…
Сын был в тюрьме и его жизнь висела на волоске.
На земле сердцу и гению словно бы не было места. Хотелось угнать самолёт, к чертям разрушить тюрьму, освободив несчастных, похитить сына и… подобно Лермонтовскому ангелу, взяв его в объятья, взмыть с ним над голубой бездной Земли.
Платонов с женой. 1939 г.
Часть 2
Известно, что вдохновившись рассказом Платонова «Третий сын», Хемингуэй написал «Старик и море».
Вполне возможно — почему бы и нет?, — что Экзюпери, узнав от друзей об этом удивительном рассказе Платонова, вдохновился на написание «Маленького принца».
По крайней мере известно, что в 1941 г. рассказ был переведён на польский; более того, он читался в радиоэфире.
Удивительная картина: запрещённый в стране писатель… и вдруг, его «голос», вечная красота его слов, раздаются во все концы страны… эти слова пронзают сердца мужчин и женщин, вселяя в них надежду и что-то ещё, самое главное.
Строчки Платонова, словно тень крыльев птицы в ночи, плывут над землёй, над отражёнными в реке звёздами, над ребёнком, поднявшим от грустной игры на земле свою головку; в руке замер самолётик… он чему-то улыбается в воздух.
Начинается рассказ и правда в до боли знакомых декорациях ночного полёта Экзюпери: немецкого лётчика Эриха Зуммера вызывают днём в штаб для тайного задания ( Платонов выворачивает наизнанку привычную символику добра и зла, света и тьмы: день у него — нечто безумное и грешное. Территория бога. Безбрежная ночь — божественна и полна красоты, человечности).
Нужно отметить блестящий выбор имени для гг: с одной стороны, немецкое слово Зуммер, значит жужжание ( почти набоковский отблеск энтомологии райских насекомых — ангелов), вместе с тем, это и звуковой радиопередатчик.
С другой стороны, в этом имени и фамилии угадывается.. Эрих Ремарк, творчество которого ценил Платонов.
Платонов бессознательно примеряет на себя судьбу Ремарка, эмигрирующего из тоталитарного ада на самолёте; его книги сжигаются и предаются забвению.
К слову, полное имя Ремарка — Эрих Мария, идеально вписывается в рафаэлевский образ в конце рассказа: ангел с ребёнком в небесах.
У Платонова удивительно развито чувство неба и звёзд.
В разговоре со Львом Гумилёвским, он как-то сказал: если бы теперь пришлось начинать жить, я был бы лётчиком
Представляете себе эту картину? Какая судьба была бы у Платонова? Судьба… Экзюпери, разбившегося в море во время войны?
Мария, море.. Платонов, как и Перси Шелли, погиб бы в синих объятиях своей любимой.
В ноябре 1943 г., когда Платонов летел на самолёте делать репортаж об освобождении Киева, его, видевшего весь ад войны, в отличии от «штабных писателей», так переполняли эмоции, что он открыл окно, высунул голову и со слезами на глазах радостно что-то выкрикивал.
Из самолёта раздались испуганные голоса: Андрей, что ты делаешь, ты нас заморозишь!
Для многих этот эпизод мало что значит, но для любителей Платонова — он свят: в уме навек запечатлевается это нежное и несуществующее фото Платонова среди звёзд, радующегося освобождению людей.
Но вернёмся к рассказу.
Платонов выстраивает свою парадигму прочтения лермонтовского «Демона», совмещая его со стихом Лермонтова: По небу полуночи Ангел летел…
Жизнь и эмоции лётчика фактически укрылись в подполье судьбы.
Так же как и «Демон», он летал над грешною землёй, и лучших дней воспоминанья, пред ним теснилися толпой
Лётчик тоскует на земле по небесной и чистой природе человека.
Есть в этом падшем мире девушка, грустная роза, растущая в аду: Клара Шлегель ( отсылка к немецкому писателю-романтику и философу Карлу Фридриху Шлегелю)
Наш «демон» влюбляется в неё…но она заточена, как и у Лермонтова: нет, не в монастырь на высокой скале, а в мёртвые и холодные мысли.
Он хочет забрать её с собой, в небо… говорит ей о добрых и прекрасных людях в России, Испании.
Но девушка желает смерти этим людям.
Словно злой ангел вырывает её из крылатых объятий лётчика.
Он слаб, измождён борьбой… В итоге, лётчик оставляет эту розу на её холодной планете… совсем ещё ребёнком воспитанную в ненависти.
Эта тема поруганного детства, тонким колоском мелодии будет пробиваться сквозь строчки рассказа: Эрих предал и себя и свою любовь, отрёкся и от любимой и от ребёнка в ней… от их будущего ребёнка.
Он боится, что девушка расскажет о его добрых мыслях и за ним придут.
Но Эриху и без того плохо: к нему, словно чёрный человек Есенина, приходят свои тёмные мысли:
я хочу жить, потому что я умираю и потому что меня убивают
Удивительно. Человек, лишённый свободы выбора и возможности её выражать — умирает внутренне, словно в стихе Блока Как страшно жить среди людей и притворяться не погибшим
Жестокие законы общества, раболепие перед мёртвыми мыслями, истинами, могут заточить бессмертную душу человека в тюрьму его совести.
В пронзительном военном рассказе Платонова «Девушка Роза», обыгрываются эти же слова Эриха, написанные ногтем на стене… сожжённой тюрьмы: Мне хочется остаться жить. Жизнь — это рай, а жить мне нельзя. Я умру! Я Роза
Далее в рассказе следует поразительная по трагичности и смелости строка, зеркалящая весь бессмысленный ад репрессий в Советском Союзе.
В этой строке — крик отца, у которого забрали сына.
Арестован Эрих не был — наверно, потому, что в тайной полиции тоже был непорядок и там руки не доходили до него или схватили кого-нибудь другого вместо него: им же всё равно, была бы лишь деятельность
Эриху поручают задание: совершить ночной полёт в Испанию и убить… невинных людей.
Штурманом к нему назначают Фридриха ( Платонов мучительно связывает в небе этим именем, через Фридриха Шлегеля, с его тоской по бесконечности, Клару, Эриха и Фридриха): его инстинктивный и радостный идиотизм зла ужасает Эриха.
Это искалеченная природа человека, заросшая какими-то дикими и тёмными травами: раздаётся лишь грустный голос из под земли и перепуганных трав.
Этот голос не нуждается больше в звёздах, стихах, тепле человека… он хочет всю жизнь подчинить этому слепому и послушному идиотизму… и, что самое страшное, именно к этому словно бы стремится нечто в самой природе человека, рождённого даже в тепле и достатке «цивилизации», но… лишённого любви, не нуждающегося в любви.
У Платонова возникает жуткий образ: это ещё ужасней, чем выколотые у ребёнка глаза.
В трогательном рассказе Платонова «Алтеркэ», развивается этот же образ: экзистенциальный образ ребёнка-Христа с выколотыми глазами.
И если бога в мире — уже убили, то этому радостному идиотизму, остаётся одно: убить и душу, последние, тлеющие лучи божественного на земле; того, что тянется к звёздам.
Высоко в небесах, среди звёзд, проклятые, достоевские вопросы терзают сердце Эриха: убить штурмана? Попытаться его переубедить? Нет — его душа находится словно на другой планете: до неё лететь сотни, быть может, тысячи лет… а земля уже близко.
Да и чем его вера в правду своей истины — убийство человека может быть оправдано и полезно, — лучше такой же истины этого жестокого человека?
Платонов делает мёртвую петлю символики «Чёрного человека» Есенина, «Демона» Лермонтова и.. Нового Завета ( Голгофы).
Эрих в муке произносит слова — сердце всего рассказа ( да и по сути, всей философии экзистенциализма) —
Нет, мне пора быть ангелом, человеком надоело, ничего не выходит
С этого момента, человек Эрих — умирает, убивает себя, и символизм рассказа делает сияющий вираж в небе: на сцене появляется Ангел смерти, падший ангел, который уже смутно давал о себе знать и ранее: грустная попытка сексуального взаимодействия с крылатой машиной, созданной для убийства людей, делающей их подобными себе, бездушными.
Свершается платоново-лермонтовская битва ангелов среди звёзд ( убивать людей летят несколько самолётов). Ангел сражается… с королём небес — богом ( фамилия штурмана Фридриха — Кёниг: король).
Но вместе с тем, эта битва над Испанией, чудесно вырисовывает вечный образ, о котором Достоевский писал, что если бы кончился мир и бог спросил измученное человечество, как оно поняло жизнь, то человечество протянуло бы богу в своих ладонях лишь одну книгу: Дон Кихот.
Ангел сражается с ветряными мельницами, которые заменили самолёты, перемалывающие своими крыльями в небесах голубое зерно звёзд: падающий в рассветном небе горящий самолёт — это падший ангел, как символ инфернальной и путеводной звезды ( тайная платоновская тема Вифлеема и развитие мысли Достоевского о зерне, которое должно умереть, чтобы принести много плода: в поэтике Платонова, уже не люди, а боги, небеса, словно бы должны искупить свои грехи перед миром и умереть, пасть… спустившись к человеческому страданию, а Земля должна просиять и стать новым Небом).
Итак, измученный падший ангел сходит на Землю.
Кажется, что это какая-то другая земля, не наша безумная и злая.
Может, на ней, человек найдёт забвение сердца, покой?
Нет... и на этой земле, затерянной где-то среди звёзд - всё то же безумие.
Трава шумит под ногами осенним и уставшим небом.
Полуразрушенный дом... жуткая тишина.
Одна листва шумит... словно бы планета населена только этим шумом, прибоем листвы.
Человек входит в дом... и видит там сидящего на полу, мальчика.
На его глазах убило всю семью. Мир рухнул на его глазах и затих.
Листва шумит за поникшими плечами дома...
Мальчику больше некуда было спрятаться, укрыться от этого безумия мира. Он просто сошёл с ума от всего этого ада... взрослых.
На его лице - кроткая улыбка, как у осенних и грустных цветов на ветру.
Лётчик берёт его на руки, прижимает к груди и идёт к самолёту по тихо шумящему полю.
Иллюстрация к Маленькому принцу
Перед тем как посадить ребёнка в самолёт, Платонов описывает странный и жуткий образ: лётчик даёт обезумевшему от горя ребёнку — шоколад.
Мальчик его жуёт и не глотает, словно забыв как это делается.
( этот образ шоколада повторится в рассказе «Возвращение», где тоже лётчик даст его девушке Марии).
На этом экзистенциальном символе стоит остановиться подробнее.
Эта же тема шоколада, как образа утраченного рая, чудесно и грустно прозвучит в романе Набокова «Машенька»: фотография с шоколадного цвета пальмами, мимо которых по улице проходит гг, тоскуя по утраченной в прошлом любви.
Странный, богоборческий мотив Платонова.
Почему странный? С одной стороны, сквозь весь рассказ проходит тайная символика Христа… но какого-то нового, человечного: такого Христа любил молодой Есенин; такого Христа описывал Набоков в своих дивных стихах на новозаветную тему.
С другой стороны — это абсолютное ниспровержение тоталитарной природы небес.
Боже! Это до чего нужно довести человека на земле, ребёнка, что рай и добро ( символика шоколада, поруганного детства), попросту не усваиваются им: он просто не знает что с ними делать!
Платонов делает мрачное пророчество: с таким богом на небесах и с таким человеком...порядком вещей на земле — человек обречён, красота на земле обречена.
Что исстрадавшемуся до безумия человеку в конце времён — до рая и бога? Он их не заметит.
Не будет знать, что с ними делать.
Платонов довершает эпизод апокалиптическим образом причастия: ангел смачивает свои пальцы коньяком и вынимает ими изо рта мальчика шоколад.
После этого, чудесным образом, уста мальчика, свободные от бессмысленного и тёмного «тела Христова» ( Платонов обыгрывает мучительные строки Есенина: тело, Христово тело, выплёвываю изо рта!), произносят тихие и непонятные слова о Матери. Всё встаёт на свои места.
В этих словах ребёнка, больше божественного, чем во всех причастиях мира. Момент катарсиса в тексте ( текста!) и новое осмысление Христа — как простой любви к ближнему.
Любви бесприютной, которой… нет места ни на земле, ни на небесах.
Вместе с безумным ребёнком, Эрих поднимается на самолёте в утреннее небо, расстреливая сумрак жизни — мчащуюся на них конницу марокканцев.
Невинный ребёнок занимает место мёртвого и «распятого» штурмана: символика воскресения, вознесения…
Здесь любопытна вязь бессознательного Платонова: эти таинственные и словно из ниоткуда появившиеся марокканцы, препятствующие взлёту самолёта… их 40.
В христианской символике, это число дней, по окончании коих, душа после смерти возвращается на небо ( Христос так же через 40 дней, после распятия, вознёсся на небо)
Но Эрих стреляет по ним… а патроны заканчиваются.
Подобно окончанию «Демона» Лермонтова, Эрих бросает вызов небу, своему бессмертию… но он не остаётся «один во всей вселенной», как Демон.
Так же интересен образ марокканцев в связи с шоколадом, как его возможной родины: тьма к тьме…
И главное: почему вместо вина причастия — коньяк? Как тень образа — конница марокканцев.
Как телесность образа — смачивание ангелом пальцев крепким коньяком, похоже на… приготовление инструмента к операции.
Что ангел делал с ребёнком? Это тайна Платонова…
Если в стихе Лермонтова, ангел нёс душу ребёнка на Землю… то у Платонова, ангел уносит эту исстрадавшуюся душу, поруганную красоту мира от безумной земли, к звёздам.
По крайней мере, на Земле пока что для неё нет места.
